ЗОЛОТОПОГОННЫЙ ФЛОТСКИЙ ЛЕЙТЕНАНТ

[Евгний Волобуев]

Молодым лейтенантом на атомной подводной лодке я продолжал творить такое, что до сих пор пытаюсь разобраться, было ли это глупостью или, наоборот, нормальной реакцией здорового человека на глупость. После вольготной жизни в курсантском коллективе мне было трудно согласиться с карьеристскими (холуйскими и господскими) сторонами нашей жизни.

***

Любому лейтенанту, прибывшему после училища на флот, – нелегко дается сдача зачетов на допуск к самостоятельному управлению по занимаемой должности. Два месяца нас, лейтенантов, без продыху гоняли лодочные «старички», старшие офицеры. И можно понять нашу радость, когда почти все мы благополучно сдали зачеты, официально стали полноправными членами экипажа и получили право схода на берег.
Лейтенантская общественность решила, что это событие следует отметить. Кто-то нашел место в городке гарнизона для проведения торжественного мероприятия: квартиру военно-морского летчика лейтенанта Березкина. Кто-то изыскал несколько бутылок вина, с неимоверным трудом – в гарнизоне официально был установлен сухой закон. И мы, пятнадцать лейтенантов, славно повеселились. Шум, хохот, песни, сплошное ликование. Каждый, перекрикивая остальных, пытался рассказать о своих недавних подвигах, переживаниях и ухищрениях.
В три часа ночи, наликовавшись вволю, улеглись спать вповалку. И проспали все на свете. Кто-то проснулся в восемь утра и поднял остальных.
Ужас охватил нас. Мы проспали подъем флага! Кто служил на флоте, тот знает, какое это позорнейшее преступление.
Следовало как можно быстрее добраться до лодки, чтобы успокоить наших командиров, у которых наверняка уже родились самые черные мысли по поводу нашего отсутствия. Наверняка перебирают возможные варианты трагедий, способных привести к исчезновению всех лейтенантов.
Последний автобус уходил из городка в 8.10. И мы еще могли успеть на него. Затем будет перерыв в движении автобусов на 6 часов. Поэтому каждый из нас схватил в полутемной прихожей по шинели и шапке, и все побежали на автобусную остановку.
Там стояли офицеры с других лодок, которые успокоили нас, сообщив, что последний автобус задерживается.
Мы вновь пришли в хорошее расположение лейтенантского духа, начали обмениваться шинелями и шапками. И тут выяснилось, что я ухватил в спешке темно-синюю шинель летчика Березкина. Она не очень отличалась по цвету от наших флотских черных шинелей, но отличалась. Пришлось мне ее и надеть.
Мои друзья тут же начали показывать на меня пальцами и говорить: «Летчик! Летчик!». И смеяться. Эхо разносило хохот над сонным еще городком.
А на остановке был командир одной из лодок нашей дивизии, капитан первого ранга Шумков. Полноватый, низенький, с великолепными усами. Осмотревшись и увидев, что на автобусной остановке он старший по званию, Шумков решил навести порядок. Есть командиры и начальники, на дух не переносящие веселья подчиненных, но Шумкову это было обычно несвойственно.
Я отходил на его лодке две недели приписным штурманом и не заметил, чтобы Шумкова в этой жизни интересовало что-нибудь, кроме него самого. Даже, очевидно, утренний подъем флага на его лодке. Я сотни раз докладывал о чем-либо Шумкову или спрашивал у него разрешения на что-либо. Он ни разу при этом не посмотрел на меня, не сказал ни слова. Он всегда вглядывался в какую-то даль внутри себя. Только кивал в ответ, хоть и слегка раздраженно, но всегда утвердительно. Что я был для него? Что-то никчемное, лейтенант, шушера. Это как бывают китайцы, для которых все русские на одно лицо; как бывают русские, не различающие китайцев. Но собственный экипаж Шумкова обожал его, потому что он всегда как бы отсутствовал. На лодке он делал две вещи: в надводном положении стоял и кивал на мостике, в подводном положении – стоял и кивал на центральном посту.
Шумков подошел ко мне и рявкнул.
– Лейтенант! Приведите себя в порядок!
Я безропотно снял шинель. Шумков отошел от меня.
А на дворе, между прочим, декабрь, и было это за Полярным кругом. Через пару минут я начал синеть. Не столько от холода, сколько от ощущения незащищенности. На мне был только китель. Моим же друзьям эта ситуация показалась еще более забавной.
Шумков снова подошел ко мне и снова рявкнул.
– Лейтенант! Приведите себя в порядок!
Я с радостью облачился в шинель, что вызвало новый взрыв хохота и новый рык Шумкова. Я попытался объяснить Шумкову, что на лодке у меня есть другая шинель – пусть потерпит немного. Но он не желал вникать в мои проблемы, рыча теперь уже беспрерывно:
– Приведите себя в порядок! Немедленно!
На флоте есть такие любители покричать. И когда они кричат, на мыслительные их процессы рассчитывать не стоит: сами заглушат любую свою мысль.
У меня уже был отработанный способ лечения таких крикунов. Надо обнять их по-товарищески, как можно дружелюбнее, погладить по головке, похлопать по лобику и животику. Через час, очнувшись, они становятся новыми людьми. Но где, скажите, я там мог положить Шумкова отдохнуть часок? Автобусная остановка не была оборудована скамейкой.
Пришлось мне изыскивать новый способ лечения флотских истеричек.
Я вежливо попросил Шумкова.
– Вас не затруднит кричать страшнее? Может, тогда моя шинель испугается и почернеет.
Мои друзья от этой идеи пришли в неописуемый восторг.
И Шумков всем сердцем принял это предложение и с энтузиазмом начал претворять его в жизнь, «выходя на редан». Рык Шумкова перешел в визг. Его усы красиво дергались в такт этому визгу. Эти усы меня приворожили.
Я изловчился и дернул за ус. Шумков, истошно взвизгнув, отскочил.
Вы, когда были лейтенантами, дергали сердитых капитанов первого ранга за усы на автобусной остановке? Если нет, то напрасно. Прекрасное, развивающее развлечение.
Шумков прятался от меня за спинами офицеров. Но ус его предательски показывался из-за чьей-нибудь спины. И я всегда оказывался рядом и дергал за этот ус. Шумков с воплями и проклятиями бежал искать более безопасную спину.
Моим изнемогающим от смеха приятелям всё это нравилось чрезвычайно, но они притворно уговаривали меня оставить Шумкова в покое. Я же убеждал их, что все капитаны первых рангов специально отращивают усы, чтобы лейтенанты получали удовольствие, дергая за них. И советовал им спросить Шумкова, если они мне, такому правдивому, не верят. Иногда я делал вид, что соглашался с доводами друзей, но затем, улучив момент, одним рывком коварно настигал Шумкова.
Подошел автобус, и мы штурмом взяли его. Я устроился к поближе Шумков и всю дорогу сосредоточенно обучал вспрыгивать на спинку сиденья. Если Шумков взлетал хорошо, я хвалил его, если недостаточно быстро – больно дергал за ус. Откуда-то я твердо знал, что Шумкова совершенно необходимо приучить взлетать по движению моей руки. Это чудо, что автобус не развалился от хохота пассажиров.
Когда подъехали к запретной зоне, где стояли наши лодки, все сразу успокоились. Шумков выскочил из автобуса первым и стремительно умчался. А вокруг меня установился вакуум. В погребальном молчании мои друзья разошлись каждый сам по себе. Для них я был человек конченый, а им еще надо было оправдаться перед командирами за опоздание. Повеселились славно, но теперь всех ждала расплата. И каждый будет получать ее поодиночке.
В одиночестве и я побрел на свой корабль. Пришел в каюту, сменил шинель. И услышал объявление по дивизийной трансляции.
– Всем лейтенантам дивизии прибыть в каюту начальника штаба дивизии!
Вот какой плохой Шумков! Обычно на флоте межэкипажные коллизии решаются на уровне командиров кораблей, без выноса на суд высоких начальников. Шумков, очевидно, так расстроился, что пошел на нарушение этой святой традиции.
Конечно, дергая Шумкова за усы, я надеялся, что дальше жалобы Шарову это не пойдет, и был уверен, что Шаров меня прикроет.

***

Совсем недавно у нас побывали высокие проверяющие с внезапной инспекцией. Бывшие подводники, давно ставшие кабинетными сидельцами. Раз в год они устраивали набеги, находили какие-то недостатки, и потом хвастались этим на всевозможных совещаниях.
Шаров, я и мой друг, командир гидроакустической группы лейтенант Юра Русаков, стояли на мостике нашей лодки и смотрели, как мимо нас проскакивают в верхний рубочный люк лодки эти проверяющие. И Юра вдруг высказался:
– Опять говнокопатели набежали!
Шаров и я удивленно уставились на Юру. Он же был так хорошо воспитан, что от него доселе никто и никогда слова грубого не слышал.
Инспектор, услышавший это, немедленно развернулся к нам.
– Лейтенант! Вы что себе позволяете? Командир! Что у Вас творится на лодке?
И Шаров спокойно ответил:
– А разве он не прав?
Этот инспектор унесся с лодки и никогда больше не появлялся. А все другие проверяющие с тех пор мучили нас многократными предварительными уверениями, что проверяют нас ради нашей же пользы.
Но здесь я не успел укрыться за спиной Шарова. Шумков оказался шустрее.
Мучимый тяжелыми предчувствиями, поплелся я к начальнику штаба.
Наш начальник штаба капитан 1 ранга В. С. Каравашкин был крут и скор на расправу. Лейтенантов пожирал пачками. Недавно мой друг, большой борец за справедливость лейтенант Саша Зыков попенял ему на плохое обеспечение постельными принадлежностями на дивизии. И уже через два часа Саша вместо управления ядерным реактором выдавал простыни на плавучей казарме. А что Каравашкин сделает со мной за усы Шумкова, я и представить не мог.
Тем более что у начальника штаба уже был здоровенный зуб на меня.

***

Последним этапом нашей подготовки была практическая ракетная стрельба по берегу. Когда мы легли на боевой курс в точку старта ракет, у меня «завалился» навигационный комплекс. Схалтурили строители комплекса, вставив в крышку шаровой гировертикали оконное стекло вместо триплекса. По закону подлости, стекло разбилось в самый ответственный момент и осколки затянуло в чашу под шар гировертикали.
Лодка продолжала идти в точку старта ракет, а мы остановили навигационный комплекс, разобрали гировертикаль, привели все в порядок, собрали и запустили комплекс. Работал нормально. Но при разборке и сборке были нарушены регулировки, а поправлять их положено в сухом доке. Так как дока у нас с собой не было, я сымитировал его и восстановил регулировки. На мой взгляд, вполне удачно.
Доложил начальникам об успешном ремонте, предложил продолжить выход в ракетную атаку. Они, судя по скептическому виду, не поверили в качество моей имитации, но согласились, что попробовать стоит. Какой нормальный военный откажется пальнуть?
Но мои лодочные начальники в этом случае ничего не решали. Руководителем стрельбы и старшим на борту был начальник штаба. Так как никто, даже Шаров, не хотел лезть к нему под горячую руку с рассказами об удачной имитации сухого дока на подводной лодке, – лучше под бомбы, чем под гнев начальника, – пришлось идти мне.
Каравашкин сидел в командирской каюте на койке. Было видно, что он горюет. Как же, вместо очередного ордена придется объясняться с очень высокими начальниками по поводу срыва плана боевой подготовки.
Рассказал ему о своих ремонтных успехах и предложил продолжить стрельбы. Заявил, что готов отвечать за результат. Каравашкин от такой наглости снова пришел в обычное бодрое состояние.
– Лейтенант!!! Чем ты, … …, можешь ответить?! Что с тебя, … … …, можно взять?!
– А с Вас что возьмут? Чем Вам грозит срыв ракетной стрельбы?
– Выговором по партийной линии за снижение боеготовности, как минимум. Вся служба псу под хвост.
– Ну вот. Выговор можете считать уже обеспеченным. Не будут же наказывать оконное стекло. А вот если мы удачно выйдем в атаку, то Вы, глядишь, вместо выговора орден получите.
– Хм.
Пауза. Видно и слышно, как скрипят мозги Каравашкина.
– Ну, а что мне доложить сейчас? Почему сейчас срываем стрельбу? – тон речи Каравашкина уже почти нормальный.
– Жуткие метеоусловия в точке старта. У меня все записано.
Стрельнули по полигону Чижа два раза и оба раза попали «в кол». (Существует легенда, что в центре каждого полигона, предназначенного для практических стрельб ракетами по берегу, вбит кол.)
С тех пор встречая меня на дивизии, Каравашкин каждый раз укоризненно мне выговаривал, мол, я стал его ночным кошмаром.
Глупости, конечно. Я и днем старался держаться от него подальше.

***

И сейчас, по дороге на Голгофу, я не сомневался, что перевесит в голове у Каравашкина: эфемерная надежда на орден или недавний предстартовый кошмар.
Каюта начальника штаба находилась в надстройке плавбазы. По дороге я наткнулся на незнакомого лейтенанта, выскочившего из этой каюты. Спросил у него, в чем там дело. Лейтенант пожал плечами:
– Не знаю. Зашел. Мне сказали: «Не ты. Можешь идти».
Мне стало окончательно ясно, что ждут именно меня. Ну что ж. Погибать, так с музыкой.
Вошел в каюту и доложился. Каюта была довольно просторной, по скупым флотским меркам. Слева от входа за столом сидел начальник штаба. Вдоль переборок стояли небольшие диванчики, на которых устроились командиры подводных лодок и экипажей. Сплошь капитаны первых рангов. Среди них и Шумков, и мой командир Шаров.
Шумков вскочил на ноги и, указывая на меня пальцем (что за невоспитанность?), торжествующе провозгласил:
– Вот он! Это он!
Лица командиров начали багроветь. Кулаки их сжались. Они стали удивительно похожи на моих «годков» с крейсера «Кутузов». Только, увы, здесь не было Салкуцана на верхней койке.
Было видно: они твердо намерены доказать, что я не прав, полагая, капитанов первого ранга созданными для лейтенантских потех
Я повернулся к Шумкову. По моему лицу расплылась счастливейшая улыбка, как будто я встретил самого дорогого мне человека после столетней разлуки. Лицо же Шумкова, напротив, побелело от ужаса. Он осознал, что находится слишком близко от меня. На автобусной остановке я безошибочно настигал его усы с гораздо больших дистанций.
Я сделал едва заметный пасс правой рукой. И великое учение Павлова восторжествовало!
Шумков, не отрывая от меня взгляда, спиной назад, ловко, как будто всю жизнь только этим и занимался, запрыгнул на диванчик и попытался примоститься на спинке. Ему было очень неудобно: узкая спинка дивана вплотную прилегала к переборке. Но он самоотверженно старался, упираясь спиной в переборку, а плечами и головой в низкий подволок каюты.
Командиры лодок грохнули почище лейтенантов. Кто-то корчился от смеха на диванчиках, некоторые сползли с них и сучили ногами по палубе. Мне пришлось даже подвинуться, чтобы не мешать им.
Наконец начальник штаба нашел в себе силы поднять голову, сделать мне отмашку рукой и умоляюще попросить:
– Уйди, Волобуев! Ну уйдии-и же!
И сполз под стол.
Я пожалел их и покинул каюту. Когда я вышел на палубу ПБ, увидел в небе тучи тревожно мечущихся чаек, сорванных хохотом отцов-командиров с окрестных птичьих базаров. Мне было грустно. Откуда-то я знал, что мне попадется еще немало Шумковых. Но не в ближайшие десять лет.
Меня не наказали за эту историю. Более того, хотя на дивизии еще много лет ее вспоминали – но только не при мне и не при Шумкове. Никто не хотел лопнуть со смеху. А тот факт, что после двух автономок подряд наш экипаж отправился на курорт, а нас с Шаровым и Русаковым Каравашкин послал в третью автономку на другой лодке, так я не считаю это наказанием. Наоборот, нам было оказано высокое доверие.