У войны не женское лицо

Нефлотская историческая информация, обсуждения
Ответить
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

Женская война

Не могу не показать, хотя это не флот. Поверьте, часть воспоминаний читал чють ли не со слезами...
Ко Дню великой Победы воспоминания женщин-ветеранов, которые приняли участие в боевых действиях и несли все тяготы войны наравне с мужчинами. Вечная память и слава!
-«Ехали много суток… Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам — кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них… Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло — я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала…»
-«Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, убьют, — не пускали меня бойцы, — видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает награды». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее — и не верю. Дите!»
-«У меня было ночное дежурство… Зашла в палату тяжелораненых. Лежит капитан… Врачи предупредили меня перед дежурством, что ночью он умрет… Не дотянет до утра… Спрашиваю его: «Ну, как? Чем тебе помочь?» Никогда не забуду… Он вдруг улыбнулся, такая светлая улыбка на измученном лице: «Расстегни халат… Покажи мне свою грудь… Я давно не видел жену…» Мне стало стыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и вернулась через час. Он лежит мертвый. И та улыбка у него на лице…»
-«И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье — то появится, то скроется, — я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело — ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…»
-«И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Я вам сейчас расскажу… Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет — это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием — медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек — орден Красной Звезды, за спасение сорока — орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти — орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…»
-«Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…»
-«Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы — вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, ахнула и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И опять — «Скорей! Быстрей!» Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».
-«Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…»
«Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Мне — пятнадцать лет, а сестре — четырнадцать. Он говорил: «Это все, что я могу отдать для победы. Моих девочек…» Другой мысли тогда не было. Через год я попала на фронт…»
-«У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…»
-«Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…»
-«Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое — карточки, что такое — блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся очередь:
"Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны. И мне дали».
-«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я — тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы — понимаете?»
-«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый — старший лейтенант Белов, мой последний раненый — Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов — балетный вес. Сейчас уже не верится…»
-«Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…
-«Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь — рожай девочек или мальчиков».
-«А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне — носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?»
-«В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет — орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали?» или «А была ли ты в бою?» Пристают с шуточками: «А пули пробивают броню танка?» Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила — Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…»

-«Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят — это какие-то доли секунды… Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы… Нес и целовал… Было нас пять, конаковских девчонок… А одна я вернулась к маме…»
-«Был организован Отдельный отряд дымомаскировки, которым командовал бывший командир дивизиона торпедных катеров капитан-лейтенант Александр Богданов. Девушки, в основном, со средне-техническим образованием или после первых курсов института. Наша задача — уберечь корабли, прикрывать их дымом. Начнется обстрел, моряки ждут: «Скорей бы девчата дым повесили. С ним поспокойнее». Выезжали на машинах со специальной смесью, а все в это время прятались в бомбоубежище. Мы же, как говорится, вызывали огонь на себя. Немцы ведь били по этой дымовой завесе…»
-«И вот я командир орудия. И, значит, меня — в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное… Горло пересыхало до рвоты… Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг… Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все — конец!»
-«И пока меня нашли, я сильно отморозила ноги. Меня, видимо, снегом забросало, но я дышала, и образовалось в снегу отверстие… Такая трубка… Нашли меня санитарные собаки. Разрыли снег и шапку-ушанку мою принесли. Там у меня был паспорт смерти, у каждого были такие паспорта: какие родные, куда сообщать. Меня откопали, положили на плащ-палатку, был полный полушубок крови… Но никто не обратил внимания на мои ноги… Шесть месяцев я лежала в госпитале. Хотели ампутировать ногу, ампутировать выше колена, потому что начиналась гангрена. И я тут немножко смалодушничала, не хотела оставаться жить калекой. Зачем мне жить? Кому я нужна? Ни отца, ни матери. Обуза в жизни. Ну, кому я нужна, обрубок! Задушусь…»
-«Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка «ИС-122», а мужа — старшим механиком-водителем. И так мы дошли до Германии. Оба ранены. Имеем награды. Было немало девушек-танкисток на средних танках, а вот на тяжелом — я одна».
-«Пока он слышит… До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались… «
-«У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку…»
-«Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках… На жилах… В кровище весь… Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: «Скорей, сестра. Я еще повоюю». В горячке…»
-«Под Макеевкой, в Донбассе, меня ранило, ранило в бедро. Влез вот такой осколочек, как камушек, сидит. Чувствую — кровь, я индивидуальный пакет сложила и туда. И дальше бегаю, перевязываю. Стыдно кому сказать, ранило девчонку, да куда — в ягодицу. В попу… В шестнадцать лет это стыдно кому-нибудь сказать. Неудобно признаться. Ну, и так я бегала, перевязывала, пока не потеряла сознание от потери крови. Полные сапоги натекло…»
-«Приехал врач, сделали кардиограмму, и меня спрашивают: - Вы когда перенесли инфаркт? - Какой инфаркт? - У вас все сердце в рубцах.
А эти рубцы, видно, с войны. Ты заходишь над целью, тебя всю трясет. Все тело покрывается дрожью, потому что внизу огонь: истребители стреляют, зенитки расстреливают… Летали мы в основном ночью. Какое-то время нас попробовали посылать на задания днем, но тут же отказались от этой затеи. Наши «По-2» подстреливали из автомата… Делали до двенадцати вылетов за ночь. Я видела знаменитого летчика-аса Покрышкина, когда он прилетал из боевого полета. Это был крепкий мужчина, ему не двадцать лет и не двадцать три, как нам: пока самолет заправляли, техник успевал снять с него рубашку и выкрутить. С нее текло, как будто он под дождем побывал. Теперь можете легко себе представить, что творилось с нами. Прилетишь и не можешь даже из кабины выйти, нас вытаскивали. Не могли уже планшет нести, тянули по земле».
-«Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала — дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была! Приехал как-то командир дивизии, увидел меня и спрашивает: «А что это у вас за подросток? Что вы его держите? Его бы надо послать учиться».
-«Наконец получили назначение. Привели меня к моему взводу… Солдаты смотрят: кто с насмешкой, кто со злом даже, а другой так передернет плечами — сразу все понятно. Когда командир батальона представил, что вот, мол, вам новый командир взвода, все сразу взвыли: «У-у-у-у…» Один даже сплюнул: «Тьфу!» А через год, когда мне вручали орден Красной Звезды, эти же ребята, кто остался в живых, меня на руках в мою землянку несли. Они мной гордились».
-«Ускоренным маршем вышли на задание. Погода была теплая, шли налегке. Когда стали проходить позиции артиллеристов-дальнобойщиков, вдруг один выскочил из траншеи и закричал: «Воздух! Рама!» Я подняла голову и ищу в небе «раму». Никакого самолета не обнаруживаю. Кругом тихо, ни звука. Где же та «рама»? Тут один из моих саперов попросил разрешения выйти из строя. Смотрю, он направляется к тому артиллеристу и отвешивает ему оплеуху. Не успела я что-нибудь сообразить, как артиллерист закричал: «Хлопцы, наших бьют!» Из траншеи повыскакивали другие артиллеристы и окружили нашего сапера. Мой взвод, не долго думая, побросал щупы, миноискатели, вещмешки и бросился к нему на выручку. Завязалась драка. Я не могла понять, что случилось? Почему взвод ввязался в драку? Каждая минута на счету, а тут такая заваруха. Даю команду: «Взвод, стать в строй!» Никто не обращает на меня внимания. Тогда я выхватила пистолет и выстрелила в воздух. Из блиндажа выскочили офицеры. Пока всех утихомирили, прошло значительное время. Подошел к моему взводу капитан и спросил: «Кто здесь старший?» Я доложила. У него округлились глаза, он даже растерялся. Затем спросил: «Что тут произошло?» Я не могла ответить, так как на самом деле не знала причины. Тогда вышел мой помкомвзвода и рассказал, как все было. Так я узнала, что такое «рама», какое это обидное было слово для женщины. Что-то типа шлюхи. Фронтовое ругательство…»
-«Мы его хоронили… Он лежал на плащ-палатке, его только-только убило. Немцы нас обстреливают. Надо хоронить быстро… Прямо сейчас… Нашли старые березы, выбрали ту, которая поодаль от старого дуба стояла. Самая большая. Возле нее… Я старалась запомнить, чтобы вернуться и найти потом это место. Тут деревня кончается, тут развилка… Но как запомнить? Как запомнить, если одна береза на наших глазах уже горит… Как? Стали прощаться… Мне говорят: «Ты — первая!» У меня сердце подскочило, я поняла… Что… Всем, оказывается, известно о моей любви. Все знают… Мысль ударила: может, и он знал? Вот… Он лежит… Сейчас его опустят в землю… Зароют. Накроют песком… Но я страшно обрадовалась этой мысли, что, может, он тоже знал. А вдруг и я ему нравилась? Как будто он живой и что-то мне сейчас ответит… Вспомнила, как на Новый год он подарил мне немецкую шоколадку. Я ее месяц не ела, в кармане носила. Сейчас до меня это не доходит, я всю жизнь вспоминаю… Этот момент… Бомбы летят… Он… Лежит на плащ-палатке… Этот момент… А я радуюсь… Стою и про себя улыбаюсь. Ненормальная. Я радуюсь, что он, может быть, знал о моей любви… Подошла и его поцеловала. Никогда до этого не целовала мужчину… Это был первый…»
-«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: «Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…» Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый… Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. «Что с тобой?» — «Да ничего. Натанцевалась». А это — мои два ранения… Это — война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились — сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин — крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: «Читай стихи. Есенина читай».
-«Ноги пропали… Ноги отрезали… Спасали меня там же, в лесу… Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Вместо наркоза — бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы… Столярной… У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: «Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет». Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…»

-«Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: «Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую». Ребенок… У ребенка все должно быть детское… Он засыпал со словами: «Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом».
-«Лежит на траве Аня Кабурова… Наша связистка. Она умирает — пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: «Как жаль, девочки». Потом помолчала и улыбнулась нам: «Девочки, неужели я умру?» В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: «Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома…» Аня не закрывает глаза, она ждет… Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: «Дорогая моя, любимая доченька…» Возле меня стоит врач, он говорит: «Это — чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины…» Дочитали письмо… И только тогда Аня закрыла глаза…»
-«Пробыла я у него один день, второй и решаю: «Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь». Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу — идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю… Что у меня еще осталось? Зачислили санитаркой. Ходила с ним в разведку. Бьет миномет, вижу — упал. Думаю: убитый или раненый? Бегу туда, а миномет бьет, и командир кричит: «Куда ты прешь, чертова баба!!» Подползу — живой… Живой!»
-«Два года назад гостил у меня наш начальник штаба Иван Михайлович Гринько. Он уже давно на пенсии. За этим же столом сидел. Я тоже пирогов напекла. Беседуют они с мужем, вспоминают… О девчонках наших заговорили… А я как зареву: «Почет, говорите, уважение. А девчонки-то почти все одинокие. Незамужние. Живут в коммуналках. Кто их пожалел? Защитил? Куда вы подевались все после войны? Предатели!!» Одним словом, праздничное настроение я им испортила… Начальник штаба вот на твоем месте сидел. «Ты мне покажи, — стучал кулаком по столу, — кто тебя обижал. Ты мне его только покажи!» Прощения просил: «Валя, я ничего тебе не могу сказать, кроме слез».
-«Я до Берлина с армией дошла… Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: «Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами… « Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах…»
-«Под Сталинградом… Тащу я двух раненых. Одного протащу — оставляю, потом — другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике… Там, в дыму, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… А-а-а… Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: «Возвращаться за немцем или нет?» Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих… Это же Сталинград… Самые страшные бои. Самые-самые. Моя ты бриллиантовая… Не может быть одно сердце для ненависти, а второе — для любви. У человека оно одно».
-«Кончилась война, они оказались страшно незащищенными. Вот моя жена. Она — умная женщина, и она к военным девушкам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что все крутили там романы. Хотя на самом деле, у нас же искренний разговор, это чаще всего были честные девчонки. Чистые. Но после войны… После грязи, после вшей, после смертей… Хотелось чего-то красивого. Яркого. Красивых женщин… У меня был друг, его на фронте любила одна прекрасная, как я сейчас понимаю, девушка. Медсестра. Но он на ней не женился, демобилизовался и нашел себе другую, посмазливее. И он несчастлив со своей женой. Теперь вспоминает ту, свою военную любовь, она ему была бы другом. А после фронта он жениться на ней не захотел, потому что четыре года видел ее только в стоптанных сапогах и мужском ватнике. Мы старались забыть войну. И девчонок своих тоже забыли…»
-«Моя подруга… Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: «Зачем ты порвала?» Она плачет: «А кто бы меня замуж взял?» — «Ну, что же, — говорю, — правильно сделала». Еще громче плачет: «Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело». Представляете? Плачет.»
-«Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехала героиней, я никогда не думала, что так можно встретить фронтовую девушку. Мы же столько прошли, столько спасли матерям детей, женам мужей. И вдруг… Я узнала оскорбление, я услышала обидные слова. До этого же кроме как: «сестричка родная», «сестричка дорогая», ничего другого не слышала… Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: «На ком ты женился? На фронтовой… У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замуж возьмет?» И сейчас, когда об этом вспоминаю, плакать хочется. Представляете: привезла я пластиночку, очень любила ее. Там были такие слова: и тебе положено по праву в самых модных туфельках ходить… Это о фронтовой девушке. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих глазах разбила, мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии… Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войны у нас была еще одна война. Тоже страшная. Как-то мужчины оставили нас. Не прикрыли. На фронте по-другому было».
-«Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет… Приглашать на встречи… А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины — победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было обидно… Непонятно…»
-«Первая медаль «За отвагу»… Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: «Вперед! За Родину!», а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась… И они все встали, и мы пошли в бой…»
Источник: doseng.org
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

Re: У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

Моряки-десантники Тихоокеанского флота на пути в Порт-Артур. На переднем плане участница обороны Севастополя, десантник Тихоокеанского флота Анна Юрченко.
Женская война.jpeg
Советская девушка матрос-водолаз спасательной службы г. Новороссийска.
Женщина водолаз.jpeg

Колонна пленных красноармейцев в окрестностях Кременчуга, Украина. Сентябрь 1941 года.
Женщины в плену.jpeg

Молодые женщины-бойцы еврейского сопротивления, арестованные эсэсовцами во время ликвидации Варшавского гетто после восстания евреев-горожан в апреле и мае 1943 года.
Гетто.jpeg


Советские женщины-партизанки.
Женщины партизанки.jpeg
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

Re: У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

Героическая селянка «Мадам Мария Щербаченко»
Женская война 2.jpg
На одной из медалей имени Флоренс Найтингейл по-французски выгравировано: «Мадам Марии Захаровне Щербаченко. 12 мая 1971 г.».

Эта «мадам» – простая женщина крестьянского происхождения, санинструктор стрелковой роты в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. – в боях на Букринском плацдарме вынесла с поля боя 116 раненых солдат и офицеров. Это та самая «мадам», 20-летняя украинская селянка, которая в числе первых 13 воинов геройски участвовала в форсировании Днепра.

Мария Щербаченко родилась на Харьковщине. В голодном 1933-м девочка потеряла родителей и старшего брата. С двумя оставшимися братьями Иваном и Андреем Маша пошла работать в колхоз. Ухаживала за скотом, полола свеклу и даже получила должность помощника бухгалтера.

В начале 1942 г. Марию и ее сверстников отправили рыть окопы вдоль линии фронта. Попросилась на фронт и попала служить в стрелковый полк, в пехоту.

В 1943 г. Марии предложили стать санинструктором - санитарное дело пришлось осваивать непосредственно в бою: «Очень боялась крови: если видела, как режут курицу или колют кабана, бежала за версту. Но война оказалась куда страшнее... Первый бой под Сумами помню смутно, а вот первый раненый запомнился на всю жизнь. Казалось, сама земля стонет от разрывов снарядов и мин. Укрылась в неглубоком окопчике. Смотрю, метрах в трехстах упал боец. Подползаю: сквозная рана выше колена. Дрожащими руками еле вскрыла индивидуальный пакет и давай бинтовать. Бинт перекручивается, сама чуть не плачу. Кое-как сделав перевязку, перетащила «пациента» в безопасное место. «Вы уж извините меня, если что не так, – говорю бойцу, – но я первый день на фронте». «Ничего, сестричка, не смущайся... Перевязала меня отлично. А на передовой я тоже впервые...» – простонал он. После десяти дней пребывания на переднем крае меня представили к медали «За отвагу». Потом и другие награды были. Однако эта – самая дорогая. Как первенец у молодой мамы...»

Осенью 1943 г. наши войска вышли к Днепру 750-километровым фронтом от Киева до Запорожья. Это была кульминация битвы за Украину. Началось форсирование Днепра, повлекшее за собой немало трагических событий, ставшее временем массового героизма советских воинов. Санитарке Марии Щербаченко суждено было стать одной из первых 13 солдат, которые форсировали Днепр в районе села Гребени, что на Киевщине. На двух рыбацких лодках они переправились через Днепр под неприятельским огнем. Взобравшись по крутому склону наверх, заняли оборону и стали вести бой. На рассвете прибыло еще 17 солдат. Мария Щербаченко, единственная женщина на этом «огненном пятачке», неустанно делала перевязки раненым, поила их водой, относила в укрытия, эвакуировала в тыл.

Всем тринадцати воинам, которые первыми переправились на правый берег и удержали плацдарм, несмотря на жестокое сопротивление врага, было присвоено звание Героя Советского Союза…

Сегодня Мария Захаровна живет в Киеве. Среди ее наград - орден Ленина, вручавшаяся вместе со Звездой Героя; орден Отечественной войны I степени; крест Александра Невского; медаль Английской Мадонны медицины; медаль имени Флоренс Найтингейл; звание почетного гражданина Киева, звание Героя Украины.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

Re: У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

УЧАСТНИК КОНКУРСА "НАША ПОБЕДА!"
Автор: Людмила Вострикова

Украина. Хмельницкая область. Евдокию Гаврилюк (Яковлеву) забрали фашисты. В тюрьме беременную женщину держали почти голодом. Через 3 месяца в конце марта во время действия комендантского часа отпустили. Она дошла до родных - значит моей маме надо было появиться на этот свет. Одни глаза и живот. Её начали поить по чайной ложечке и кормить по крупицам хлеба. А причиной застенок был её муж Кузьма (Казимир). Он ушел в партизаны, потом ненадолго появился на немецких складах боеприпасов. Взрыв был знатный - ни складов, ни аэродрома не стало. Но дедушку моего тоже больше никто не видел. Официально он пропал без вести.

В Хмельницких архивах информации не сохранилось. Более подробную и точную информацию узнать не удается. Бабушка никогда ничего про дедушку не рассказывала. И про двух своих сестер молчала, которых увезли на работы в Германию.

Западную часть Германии освобождали американские войска. Многие пленные оказались в Америке. Бабушка тайно какое-то время с ними переписывалась. Но очень недолго. Письма все сожгла. Связь потеряна. Только горе, печаль и потери оставляет любая
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

Re: У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

Эшелон смертников

11.06.2013
«...9 сентября 1943 года мы оказались в Освенциме, не подозревая о том, что на земле есть ад. Принимал нас врач-садист Менгеле. Началась сортировка. Стариков и больных построили и куда-то увели. Сказали, что в другой лагерь. Это был крематорий», – пишет в своих воспоминаниях Евдокия Аверьяновна Осипова (в девичестве Феофанова), одна из немногих, кому удалось уцелеть и вернуться домой.
***
Евдокия родом из села Бабны Смоленской области. Когда началась война, ей исполнилось 16 лет. Отец сразу был мобилизован, воевал, получил ранение и контузию. “Когда немцы заняли Смоленск, мы с мамой ушли в свою деревню, – вспоминает женщина. – Как-то по деревенскому радио обратились к молодежи с призывом уходить в лес, чтобы не попасть фрицам в руки. Так я оказалась у партизан...”
В то время в смоленском лесу находился полк, который попал в окружение. Партизаны так донимали немцев, что те направили специальный карательный отряд для их уничтожения. Но у них это не получилось. “Очень помогла наша легендарная “катюша”, – вспоминает Евдокия Осипова. – Когда канонада стихла, меня вызвали в штаб соединения. Так как я хорошо знала Смоленск, предложили выполнять там особые задания. Пришлось проходить по сожженным деревням, лесным тропам. Не раз деревенские жители спасали меня от облав”.
Но однажды Евдокия не дошла до места назначения – ее арестовали немцы. “Прошла” через гестапо, немецкую тюрьму в Смоленске. Оттуда была отправлена в лагерь Гранки (в Смоленской области) на добычу торфа. Это был уже 1943-й. Пятеро девчат, в том числе и Евдокия, попытались бежать, но неудачно. За эту попытку их рассадили в клетки размером метр на полтора, где была только табуретка да ведро воды. А уже утром в машине-”душегубке” привезли в Витебскую тюрьму.
НОЧЬ просидели в подвале по колено в воде. Утром немцы, открыв двери, сказали: “Смотрите на солнце, а то, может, больше его не увидите”. Евдокию поместили в камеру, где она просидела месяц и три дня. После “страшного суда”, как она это назвала, ее перевели в огромный барак. Там уже было полно народу: и детей, и взрослых. Стоял шум, гам, крики, плач. “Мы залезли на нары, – делится воспоминаниями Евдокия Аверьяновна. – И я вдруг сказала: “Хочу петь”. “Ты с ума сошла”, – услышала в ответ, однако слезла с нар и встала у открытых ворот. Через колючую проволоку был виден лагерь военнопленных. Я запела “Ой, вы горы, Жигули”. Военнопленные стали подходить к колючей проволоке. Впервые увидела, как плачут мужчины, как по щекам текут слезы.
Через некоторое время прозвучал приказ: “По вагонам!” Так мы оказались в Освенциме. Здесь всем на левой руке выбили порядковые номера. У меня был № 61462. После санобработки нас привели в карантинный блок. Работала на разных работах. Как-то спросила: “Что это за труба, которая все время дымит?” Мне ответили, что это хлебопекарня. Позже узнала, что там сжигают людей.
За год и месяц в Освенциме насмотрелась такого, что словами не передать. В августе 1944 года, когда было покушение на Гитлера, после работы нас, русских, украинских, белорусских девчат и полячек построили на дороге, приказали раздеться. Включили свет, колонна двинулась. Налево – крематорий, направо – тупик. Прозвучал приказ: “Всем на колени!” Мимо нас стали проходить колонны обнаженных женщин. И так до утра. Мы договорились о том, что если и нас ждет такая участь, живыми в крематорий не пойдем. Потом свет выключили, приказали встать и идти в сторону лагеря. Крематорий дымил, искры летели с треском во все стороны. Комендант лагеря сказал: “Если будете плохо работать, мы вас здорово накажем”, – и указал рукой на крематорий. Затем мы получили приказ одеться и отправиться в блоки, а потом на работу...”
Как вспоминает Евдокия Осипова, был в лагере блок, где проводились опыты над заключенными. Стояли там две большие ванны. В одной был серый раствор, в другой – белый, как молоко. Девушек заставляли окунаться в них поочередно. Позже у них из вены брали кровь. Что это было, Евдокия Аверьяновна до сих пор не знает. Но подтверждение из музея Освенцима о том, что такое действительно имело место, у нее имеется.
ЭТО еще не все испытания, через которые прошла наша героиня. В 1944 году ее с новым выбитым номером 55311 вместе с 500 женщинами отправили в концлагерь Флоссенбург. Там она работала на подземном предприятии где-то до середины апреля 1945-го. Условия были жуткие, многие не выдерживали физических и психологических нагрузок.
“Однажды нам приказали: “Всем построиться, взять с собой одеяла, кружки, ложки, миски”. Колонна двинулась к вокзалу. Те, кто не дошел, так и остались валяться на дороге. Когда мы подошли к вокзалу, началась бомбежка. Нас погрузили в эшелон, 29-30 апреля мы были в Праге. Когда чехи начали открывать вагоны, немцы подняли стрельбу. Нас увезли в тупик. Работники Красного Креста спасли нас от голодной смерти. А комендант эшелона тем временем развлекался. Вызывал одного-двух человек, заставлял копать яму, петь “Катюшу” и стрелял в затылок. Сколько же осталось безымянных холмиков!” – со слезами вспоминает женщина.
Из этого эшелона ее вместе с остальными и освободили. После истощенную и измученную спасали от смерти советские военные врачи. “Я очень им благодарна... 9 Мая считаю своим вторым днем рождения”, – отмечает Евдокия Аверьяновна.
...В сентябре 1945-го она приехала домой. Работала в колхозе. Вышла замуж. С 1970 года живет в городе Никополь Днепропетровской области. У нее трое детей (две дочери и сын), трое внуков, два правнука и две правнучки.
В городе уже более 40 лет действует организация бывших узников фашистских лагерей. Долгое время Евдокия Осипова была председателем бытовой комиссии. Организация много работала с молодежью, помогала больным, ветеранам. Сейчас Евдокия Аверьяновна на пенсии, жалуется, что здоровье подводит. Через нашу газету обращается к своим сверстникам: “Может, есть кто живой из эшелона смертников? Отзовитесь!”
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

Re: У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

СИЛА ЛЮБВИ

Было это в 1942 году в Брянских лесах. Наши части 1-го гвардейского кавалерийского корпуса после длительного пребывания в рейде (на территории, занятой противником) пробирались на «большую землю». Чтобы максимально сохранить личный состав, мы старались не завязывать боевых действий с противником, который, преследуя нас, предпринимал все меры к тому, чтобы не дать возможности нам соединиться с частями Советской Армии.

Пробирались к своим в очень тяжелых условиях - не было продуктов питания, не хватало боеприпасов и вооружения. Зато у нас была радиосвязь с «большой землей». Следом за нами отходили вереницы раненых бойцов и местного населения, не желающего оставаться на оккупированной территории.

И вот однажды мы заметили, как за нами неотступно следует одна молодая женщина. На руках она несла грудного ребенка, а рядом, держась за клочья ее рваного платья, шел слепой молодой человек. Молодая мать оказалась комсомолкой из Ярцева, что под Смоленском. Испытав на себе зверства гитлеровцев, она твердо решила пробираться к своим.

Было видно, что женщина совершенно обессилела от голода. Мы тоже не ели по несколько дней. Иногда питались только тем, что можно было раздобыть в лесу: грибы, ягоды, древесная кора… Но грудному ребенку нужно было материнское молоко, а его-то и не было у истощенной, голодной женщины.

Мы и водой-то, в основном, пользовались болотной или из придорожных луж. Во время кратких дневных передышек в лесах, малыш, требуя пищи, громко и звучно плакал. В такие моменты мы чувствовали себя беспомощными. Все, что могли сделать в той ситуации - это прикрыть плачущее живое существо фуфайками, чтобы его крик не услышали преследующие нас вражеские отряды. Во время переходов мы по очереди брали кроху на руки, давая возможность немного передохнуть молодой матери с беспомощным слепым мужем.

Мы много раз пытались уговорить ее хотя бы на время остановиться в одном из уцелевших населенных пунктов на территории, занятой захватчиками. Но, несмотря на все наши уговоры и предупреждения об ожидающих на пути опасностях, она продолжала, еле волоча ноги, идти вперед с младенцем на руках, поддерживая слепого беспомощного мужа. Ее стремление выйти на родную, советскую землю было превыше всего. И мы вынуждены были соглашаться каждый раз с доводами этой отважной молодой женщины. Она не желала быть рабом захватчиков. Преодолевая все невероятные трудности, она шла с нами на восток, спасая жизнь своих самых близких людей – малыша и мужа.

Нередко нам все-таки приходилось вступать в бой с отдельными группами противника. В такие моменты наша мужественная спутница прятала неподалеку в кустах слепого мужа с грудным ребенком, а сама брала в руки оружие у тяжелораненых бойцов и сражалась вместе с нами. Мы восхищались этой молодой женщиной. К сожалению, имени и фамилии ее я не знаю и вряд ли теперь узнаю. Но ее подвиг, ее отвагу и веру в победу никогда не забудут участники тех событий.

В последний раз я видел ее, когда она перешла линию фронта. Со слезами радости упала она на родную землю и начала ее целовать...
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Platonov
Почетный форумчанин
Сообщения: 1453
Зарегистрирован: 08 июн 2012, 18:34
Воинское звание: старший матрос
Откуда: г. Ростов-на-Дону

Re: У войны не женское лицо

Сообщение Platonov »

Сегодня подполковник в отставке, инвалид первой группы Великой Отечественной войны Любовь Ильинична Попова (Кропивницкая) принимает поздравления по случаю своего нешуточного юбилея.
Прожито много и всякого было на этом пути — хватало и радостей, и невзгод.
Фото Попова.jpg
- С 10 октября 1941 года по 2 июля 1942-го я служила на кораблях Азово-Черноморского пароходства «Интернационал», «Адлер» и «Фотиния» в качестве медицинского работника. Они участвовали в керченском десанте, судьба которого оказалась весьма драматичной.
...Повесив «фонари» (висящие ракеты), немецкая артиллерия прямой наводкой расстреливала десант. Ослепительный огонь — и часть судов затонула. Многие десантники тут же погибли.
Мы с медсестрой Катей Деминой в первом рейсе находились на корабле «Интернационал», которому благодаря опыту капитана Винокурова удалось причалить к берегу. Раненых подтягивали к трапу на плащ-палатках, а команда размещала их на корабле. Погрузка закончилась, и «Интернационал» двинулся в сторону Темрюка.
Не хватало медикаментов, перевязочного материала. Часто использовалось нательное белье самих же раненых. Деминой и мне приказано снова следовать в Керчь, и если порт еще в руках наших защитников, спасти оставшихся раненых. 28 июня 1942 года, на рассвете, наш катер вошел в порт Керчь и причалил к пятому молу.
Даже в предрассветной мгле мы увидели страшную картину расправы фашистов над беззащитными ранеными. Матрос Василий Гаврин, который еле держался на ногах от потери крови, сказал, что по раненым прошелся немецкий танк, а кто пытался спастись бегом, того расстреливали в упор из пулемета. Чудом спаслись десять раненых, замаскированных кем-то на полубаке старой баржи. Среди них — и беременная жена капитана второго ранга, бывшая радистка, Клава.
Ползком собрали у погибших документы, командир потом их сдаст в штаб отдельной Приморской армии.
Взяли на борт раненых - и в путь. Наш катер в районе Темрюка сел на мель. Раненых перенесли в лодки и замаскировали в плавнях. Изучили обстановку. На берегу — колодец с пресной водой, в которой особенно нуждались раненые. Три пожилых немца охраняли склады. Кто-то из наших громко позвал Катю. Один из немцев на губной гармошке стал играть «Катюшу».
Командир катера из автомата ППШ взял ближнего немца на мушку. Демина подбежала к колодцу и вытянула ведро воды. Мы разлили ее в котелки и пробрались среди зарослей камыша, болота, водяных змей к раненым. Два моряка, вытянувшись в лодках, были мертвы.
Меня их смерть настолько потрясла, что я стала рыдать. Катя спросила: «А ты уверена, что мы отсюда выберемся? Возможно, нас, Любаша, ожидает судьба тех двух медсестер, которых изнасиловали татары, изрезали им накрест грудь, а раненых пропустили через «душегубки». Не лучше и немецкий плен».
Когда мы с Катей возвратились к колодцу, кадушка была наполнена водой, в пакете лежал перевязочный материал, а через несколько минут немец принес ведро с гречневой кашей. Он сказал, что в первую мировую войну попал в плен к русским, которые настолько хорошо к нему относились, что даже делились последним куском хлеба, почему и выжил. Пауль (так назвал себя немец) крикнул, чтобы мы поторопились, так как в порт движется колонна фашистских танков.
О том, что мы контактировали с врагами, решили контрразведчикам не докладывать. В лучшем случае — штрафное подразделение, чаще — расстрел.
Вскоре команде удалось снять с мели катер, и мы перенесли раненых.
В Новороссийске был сосредоточен весь флот Крыма. В небе появилась армада фашистских самолетов. На бреющем полете были сброшены мешки с живыми людьми. Чтобы вызвать панику и запугать русских, к мешкам были прикреплены сирены воздушной тревоги. В неравном бою были подбиты наши самолеты и расстреляны в воздухе летчики, которые выбросились на парашютах.
Когда бомба упала по корме «Украины», осколком повредило рулевое управление нашего катера. Судно легло в дрейф на правый борт. Последовала команда: «Всем за борт!» Из иллюминатора красной змейкой потекла горящая жидкость, которая обожгла кончики пальцев моей левой ноги. В воде Клавдия уцепилась мертвой хваткой мне в волосы, и мы вдвоем стали тонуть...
Очнулась я в санитарном поезде. Возле моей койки стоял чемодан с мокрыми вещами. Наш поезд оказался под обстрелом и бомбежкой: фашисты севернее Туапсе перекрыли железную дорогу. Двое суток и много жизней отдали морские пехотинцы, чтобы спасти санитарный поезд. Вечная им слава!
...Я так и не узнала, кто меня спас, кто вытащил из полузатопленного катера мой чемодан и доставил в вагон, но я вечно благодарна этому человеку. Сохранив мне жизнь, он дал возможность помочь после войны родителям, которых фашисты лишили жилья и всего имущества; создать семью; получить высшее образование и сорок три года отдать любимой учительской профессии.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
С уважением, ст. матрос ДКБФ Григорий Платонов.
Ответить

Вернуться в «Исторический раздел»